А.Ю. Сорочан. Табу и трансгрессия: литература в поисках предела
Александр Юрьевич Сорочан
(Тверской государственный университет)
Табу и трансгрессия:
литература в поисках предела
В докладе А.Ю. Сорочана рассматривается соотношение понятий «табу» (строгий
запрет на совершение какого-либо действия; он может быть основан на убеждении в
сакральности или запретности этого действия, которое чаще всего представляет
угрозу обществу, культуре, конкретным людям) и «трансгрессия» (термин, фиксирующий
феномен перехода непроходимой границы, прежде всего — границы между возможным и
невозможным). Материалом для обсуждения стали работы английских авторов эпохи
декаданса (А. Мейчена, Э.Ф. Бенсона, М.Ф. Шила), созданные на рубеже
1920-1930-х годов. Авторы, которые в 1890-х занимались прежде всего
стилистическими поисками, возвращаются к описаниям трансгрессивных практик,
причем делают это в подцензурной литературе. Если Э.Ф. Бенсон и М.Ф. Шил
находят в своих романах радикальные тематические воплощения трансгрессивности,
то А. Мейчен воплощает несколько иную модель: у каждого повествователя границы
понимания – свои, и в итоге абсолютное представление о трансгрессии, о
запредельном – сформулировать невозможно. В веренице рассказчиков, сменяющих
друг друга в романе «Зеленый круг», писатель находит возможность преодоления
табу без использования трансгрессивных практик: строгой границы нет, возможное
и невозможное никак не разделены. Возможно всё, запрет – как минимум
сомнителен.
Замечательное теоретическое начало на богатом фактическом материале, спасибо Александр Юрьевич. Вопросы по докладу такие
ОтветитьУдалить1. Доступны ли на русском языке романы Шила и Бенсона?
2. Что же произошло существенное в истории английской литературы, а, может быть, общества, что названные Вами английские писатели перешли от стилистических экспериментов к прямом описанию трансгрессивного опыта?
Спасибо!
Спасибо, Антон Олегович!
УдалитьРоман Бенсона и на английском почти недоступен; единственный исправный текст - переиздание 1992 года, которое мне из Англии привезли. А на русский - увы....
Проблема же социальная - думаю, тут целый комплекс проблем: и мировая война остается в прошлом, и цензурные барьеры расшатываются, и коммерческая литература начала ХХ века оказывается уже не такой притягательной... В общем, социолог, конечно, нужен еще...
А роман Шила?
УдалитьТолько на английском; он несколько раз переиздавался в Англии, хотя в позднейших переизданиях немного сокращен - для приличия
УдалитьТак Вы, Александр Юрьевич, дайте нам в личной почте английский вариант. мы уж тут сами переведем, чай, не лыком шиты. Кстати, кажется какой-то рассказик Бенсона я в свое время переводил?
УдалитьДа, было такое - Бенсона вышел аж двухтомник, но без романов; все-таки канон современных представлений о нем - рассказы ужасов и светские романы (сериал про Люсию по "Культуре" несколько раз показывали), а не "Наследник" и прочее "Отродье ворона".
УдалитьБенсон еще в антологиях попадается, в "азбучную" серию мы с коллегами делали несколько готических новелл. А что до Бьючена - ведь Вы, Александр Юрьевич, имеете в виду J. Buchan (он еще как Бакан по-русски известен, как минимум в его текстах есть если не гомосексуальная тематика напрямую, то, как минимум, намеки - про "Дубраву Астарты" мы с коллегами однажды пошутили, что рассказчик еще был готов пережить обращение друга к темному культу, но то, что тот стал толстым и некрасивым, - уже нет)
УдалитьБакан/Бьюкен/Бьючен и т.д. не только интересный литератор, но и замечательный пример травматической трансгрессии. Это едва ли не единственный автор мистических ужасов, умерший от страха - получив ноту об объявлении войны с Германией, генерал-губернатор Канады, который больше всего на свете хотел спокойно доработать до пенсии, перепугался так, что через час умер...
УдалитьДа уж... нет бы как Петрарка, за книгой, но история не знает сослагательного наклонения. Вообще военная тема для него весьма значима - помните обрамления в "Клубе отступников"? Там был персонаж, кажется, рассказчик "Ветра в портике", травмированный военным опытом - и не он один, кстати
УдалитьДа, вспомнил, именно "Рощу Астарты" я и переводил в свое время. И там, действительно, рассказчик с трудом переживает трансформацию своего красивого друга в аморфного толстяка. А все потому, что тот приобщился к культу женского персонажа, тлетворно влияющего на мужскую сущность...
УдалитьА я статью про этот рассказ писала... надо же, как все переплелось
УдалитьДа, прекрасный интересный материал, спасибо! Вопросов у меня нет. Обратим внимание в связи с началом доклада - на доклад С. А. Фомичева, где он говорит о начале бытования слова "табу" на русской почве. А по поводу Капри стоит посмотреть доклад А. О. Дёмина.
ОтветитьУдалитьУже не первый раз Вы, Александр Юрьевич приводите пример Доусона. преодолевавшего запреты посредством алкоголя. Тема подобного преодоления табу требует расширения (я имею ввиду в исследовательском, а не в житейском плане). Мусоргский сразу вспоминается, ну и многие другие...
Спасибо! Там целый цветник вырисовывается - кто с абсентом, кто с хлороформом, кто с морфием... Короче говоря, литературный клуб "Новая Богема" (про них я, впрочем, тоже рассказывал уже)
УдалитьЧуток бы поподробнее в статье потом. А то: "и он немедленно выпил" из нелюбимого Вами Венечки...
УдалитьНу, он всё-таки Венедикт Васильевич... А про "Новую богему" у Госворта в книге "Жизнь Артура Мейчена" целая глава, я ее (книгу) давно перевел. Вот еще когда-нибудь Доусоном займемся...
УдалитьАлександр Юрьевич, спасибо за доклад. Трансгрессивный опыт болезненный и может быть опасным, судя по описанным Вами сюжетам и биографиям. Есть ли счастливые исключения? И возможны ли они? И еще вопрос. Дает ли исследованный Вами материал основание предполагать, что опыт трансгрессии может быть опытом мазохистского эскапизма?
ОтветитьУдалитьВопросы очень интересные. Боюсь, на второй из них ответа дать не смогу - он требует психоаналитической терминологии, а я от нее дистанцируюсь - в сторону антропологии.
УдалитьА в части счастливых исключений - пожалуй, интерес к экзотике дает нам неплохие примеры, в частности, Р.Л. Стивенсон, который как раз в полной свободе самоанцев и отыскал предвестие рая... Но это тоже потребовало бы долгого разговора, в котором психоаналитические и антропологические наблюдения были бы тесно связаны. Полагаю, и опыт Мейчена нельзя назвать трагическим - дело не только в том, что писатель был доволен своим уделом, но и в том, что все трансгрессивные испытания в его книгах заканчиваются у камина, с трубочкой и стаканом чего-то горячительного; и это вполне обосновано.
Спасибо, Александр Юрьевич! Скажите, а есть ли какая-то эволюция «гомосексульных текстов» в современной литературе? Сейчас, кажется, все табу на эту тему сняты, что преодолевать?
ОтветитьУдалитьДа уж. А как же, Светлана Анатольевна, закон о запрете пропаганды гомосексуализма? Его никто не отменял.
УдалитьСмотря где, даже однополые браки уже регистрируются.
УдалитьСпасибо, Светлана Анатольевна! Я думаю, что такие тексты становятся более конвенциональными, даже вписываются в стандартные жанровые рамки (достаточно вспомнить Ольгу Погодину-Кузмину (пример анекдотический, так как ее романы -"семейные хроники", выполненные с полным соблюдением жанровых конвенций, но зато довольно популярный); да и появление автобиографических и биографических текстов, рассчитанных на коммерческий успех, тоже подтверждает такое изменение
УдалитьСветлана Анатольевна, ужель в Твери?
Удалитьну уж так-то далеко мы не шагнули))
УдалитьБольшое спасибо, Александр Юрьевич! Теперь мне понятней возможные литературные истоки "Тайной истории" Д. Таррт. И можно пояснить: как связаны, по-Вашему (если связаны), невозможность описать трансгрессивный опыт с жанровостью популярной литературы?
ОтветитьУдалитьСпасибо за вопрос! В 30-е годы жанровая система с ее жесткими конвенциями только формируется, и трансгрессия оказывается возможна на грани жанров. Но позднее - трансгрессивный опыт - это уже выход в том числе и за жанровые рамки. Впрочем, в 1950-х мы видим сходную ситуацию в "черном романе": К. Вулрич и особенно Д. Томпсон; вроде бы и жанровая литература, но выход за пределы является несомненно ключевой ее составляющей. А дальше появляются жанры, за которыми закрепляется трансгрессивная составляющая: тут можно поговорить об истории "сплаттера", об "альтернативной прозе" 90-х, о некоторых новейших жанровых образованиях (вот, к примеру, такой жанр, как"бизарро", который пока остается маргинальным, но явно нацелен на определенную коммерческую нишу)
УдалитьВ общем, действительно серьезная проблема, есть над чем думать
Большое спасибо, Александр Юрьевич. У меня два вопроса. Один - отчасти находится в русле Вашего описания. Хотя бы хронологически. Как бы Вы прокомментировали систему табу и ее преодоление в группе Блумсбери - в каком-то смысле квинтэссенции британского модернизма 1910-х? Табу внутри группы, в их поведенческой и эстетической программе как альтернативе викторианской системе запретов? Мне интересно "изобретение" табы в практике Литтона Стрейчи, к примеру. Еще вопрос. Как влияет на "ломку системы табу" европейский авангард. Понятно, что вопрос слишком обширный. Но Вы обсуждаете в определенном контексте антропологические работы 1920-х.
ОтветитьУдалитьИ совсем из другого репертуара. Поскольку Вы занимались русским историческим романом, Андрей Юрьевич, насколько провомерно рассматривать применительно к канону такого романного типа проблему табу и трансгрессии?
Спасибо за вопросы, Елена Наумовна!
УдалитьО поведенческом коде модернистов литература обширная, но я ее не рассматривал; разрыв с традицией в модернизме - нечто априорное, и здесь собственно нет, с моей точки зрения, трансгрессии, возможной только в ситуации выбора (преодолевать границу или нет). Для модернистов, если предельно упростить, этого вопроса не существует - а значит, и само понятие границы лишается смысла.
На вопрос о европейском авангарде, увы, ответить не смогу - я не специалист, кроме того, само понятие "авангард" исключительно размыто и возможны самые разные его трактовки даже в ограниченных рамках эпохи.
А исторический роман, с моей точки зрения, не дает материала по теме вот почему - для его создания требуется дистанция, подчас весьма значительная, и границы, которые автор не в силах пересечь, не модернизируя героев и не упрощая собственно жанровые установки. В качестве примера могу привести исключительно популярную в 20-30х годах Марджори Боуэн. Блестящие исторические романы, которые она писала, абсолютно нейтральны по тональности, все напряжение создается исключительно яркими и эффектными вымышленными ситуациями, которые смешаны с "нейтральными" историческими. И на этом фоне страшные рассказы Боуэн выделялись очень сильно (они больше всего напоминают рассказы Дж.К. Оутс и явно опережали свое время); впрочем, про них можно было бы отдельный доклад сочинить... Ведь для Боуэн исторические романы не были выгодной халтурой (как для Роберта У. Чамберса, писавшего для души декадентские рассказы, а потом занявшегося исторической беллетристикой); но трансгрессивным элементам в жанре просто не находится места. То же, по-моему, можно сказать и о русской исторической прозе