А. Б. Танхилевич. Нарушение культурного запрета как сюжетный инвариант рассказов Бабеля




Александр Борисович Танхилевич

(Московский государственный университет)

Нарушение культурного запрета

как сюжетный инвариант рассказов И. Э. Бабеля

 
Возможно выделить две группы рассказов И.Э.Бабеля, для которых инвариантным событием будет нарушение культурно значимого табу: это, с одной стороны, сборник «Конармия», а с другой — группа рассказов о детстве, в частности, «Пробуждение», «Первая любовь» и «История моей голубятни». Речь идет о запретах на убийство, отцеубийство, осквернение священного и инцест (иногда – секс в целом). В указанных двух группах рассказов можно увидеть противоположный подход к нарушению табу: если в рассказах о детстве рассказчик стремится нарушить запрет, налагаемый внешней инстанцией, то в «Конармии» он стремится соблюсти запрет, к нарушению которого подталкивает среда. Другой запрет, актуальный для обеих групп, — это запрет на вхождение в коллектив.
В докладе показано, что тема табу реализуется противоположным образом в двух рассказах: «Мой первый гусь» и «История моей голубятни». В обоих рассказах героя не пускают в культурно инаковую, русскую среду. Но если в первом герой может войти в коллектив, только нарушив культурное табу, то во втором — только подчинившись ему; если в первом героя презирают за образованность, то в втором образованность — это то, ради чего герой стремится попасть в коллектив; наконец, если в первом тексте табу, несмотря на все усилия, не удается преодолеть до конца, то во втором — удается (хотя и не герою). Представляется, что последнее наблюдение можно экстраполировать и на остальные рассказы и, таким образом, выделить важное инвариантное событие: в первом случае — для «Конармии», во втором — для рассказов о детстве.
 
 
 

Комментарии

  1. Александр Борисович, спасибо за доклад, который провоцирует на следующие размышления. Мне кажется, именно в тв-ве Бабеля это ярко выражено и даже подчеркнуто: у каждой социальной группы (конармейцы, евреи, гимназисты, казаки и др.) есть своя система ценностей, есть свои запреты, есть способы их преодоления/нарушения. Но табу одной соц.группы не действуют в рамках другой группы (поскольку они для них не табу). И персонаж (персонажи) всё время попадают в другое/чужое пространство и им приходится нарушать свои табу, чтобы попасть под чужое табу, стать "своим", и это чужое табу уже не нарушать. И в этом, наверное. и сюжетный конфликт и внутренний конфликт персонажа. Это специфика поэтики Бабеля? Или в этом тенденция прозы современной ему литературы (спрашиваю я из века XIX-го)?

    ОтветитьУдалить
  2. Спасибо! В сущности, этими нарушениями культурных табу (универсальных) Бабель наследует сказке и пролагает дорогу соцреалистическому роману воспитания?

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Илона, спасибо, это, видимо, так; добавлю: если в волшебной сказке герой должен нарушить нормы этого мира, чтобы сойти за своего в том, но в конце все же вернуться в этот, то у Бабеля в "Конармии" задача - стать своим в "том мире"; только это не получается, разумеется.
      Александр Танхилевич

      Удалить
  3. Александр Борисович, спасибо за интересный доклад! Если можно, вопрос: как в литературе, так и в реальной истории известны случаи, когда для облегчения нарушения запрета на убийство противник дегуманизируется, представляется как "страшный другой", не вполне человек (из последнего попадавшегося на глаза по работе - риторика пропагандистских плакатов времен Первой мировой). Скажите, пожалуйста, есть ли подобные прецеденты в рассказах Бабеля?

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Анастасия, спасибо за вопрос, он заставил задуматься! Странно, но, кажется, мало такого. С натяжкой сюда попадают слова Катюши о евреях из "Истории моей голубятни": "Семя ихнее я не могу навидеть и мужчин их вонючих".

      Подобные риторические ходы встречаются иногда в "Конармии", когда перед нами сказ. Вполне попадают сюда слова Балмашева из "Измены": "И тогда, видя перед собой зверя, а не человека, боец Кустов выступил вперед..." Разумеется, перед нами отчетливо сказовый текст, где точка зрения Балмашева, рассказчика "Измены", иронически дистанцирована от точки зрения Лютова, рассказчика цикла. Тот же Балмашев в "Соли" говорит: "Недолго длилось торжество капитала мешочников". Можно сказать, что он дегуманизирует мешочников, применяя к ним газетное пропагандистское клише и деиндивидуализируя их.

      Наоборот, неожиданно человечно описывает Конкин (тоже сказовый рассказчик) своего врага в "Конкине": "По щекам его слезы текут, белые слезы, человечье молоко". Правда, с точки зрения рассказчика-Лютова, человечность эта издевательская: "Эту историю со всегдашним своим шутовством рассказал нам однажды на привале Конкин..." Тот же Конкин вполне в духе пропагандистской дегуманизации врага, хотя и не прямо газетной фразой, позволяет себе сказать: "Крошили мы шляхту..."

      Отличие Конкина от Балмашева, между прочим, в том, что Балмашев оба раза пишет, а Конкин рассказывает. Поэтому Балмашев употребляет газетные клише, а Конкин нет.

      Вывод такой. В "Конармии" встречается дегуманизация на уровне фразеологии, но нечасто (наши примеры - из письменных текстов сказовых рассказчиков). Бойцам Конармии в целом не нужно дегуманизировать человека, чтобы "облегчить нарушение запрета на убийство". Их не пугает человечность жертвы. Выше приводился пример вполне "человечной" фразеологии у Конкина; Конкин в конце рассказа убивает свою жертву. Семен Курдюков в "Письме" спокойно называет отца "папаша", прежде чем убить его. Павличенко в "Жизнеописании Матвея Родионыча Павличенки" заинтересован именно в человеческой сути жертвы ("стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть... я, бывает, врага час топчу...").
      Александр Танхилевич

      Удалить
    2. Благодарю Вас за исчерпывающий ответ!
      А. Л.

      Удалить
  4. Спасибо за доклад. У меня вопрос, связанный с рассказом "Закат". Известно, что он был трансформирован Бабелем в пьесу. Мы понимаем также, что в целом проза Бабеля зрелищна. Когда ставили в 1928 году "Закат" в МХАТ-2, то режиссер говорил, что одна из главных сложностей для исполнителя, ориентирующегося на тогдашнего зрителя - это бабелевские сложные табу персонажей, которые не понятны публике. Как бы Вы прокомментировали такую интерпретацию со стороны театра?

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Елена, спасибо за вопрос! Очевидно, что рассказ и пьеса "Закат" насыщены мотивами религии и традиции, власти и собственности. Возможно, дело в этом? Возможно, режиссер имел в виду, что запреты, которые многообразно нарушаются героями, не являются актуальными для зрителей нового, пореволюционного поколения?

      Удалить
  5. Александр Борисович, большое спасибо Вам за разностороннее освещение темы!
    Хотелось бы задать Вам несколько вопросов.
    1. В самом начале Вы пишете о культурном запрете. Кто именно и для кого ставит этот запрет? Все ли участники события, в котором есть мотив запрета, понимают, что он есть, и трактуют его похожим образом? Например, в «Первой любви» рассказчик очевидным образом пытается придумать собственные объяснения невозможности заниматься сексом с Галиной, отличные от тех, которые существуют в культуре.
    2. Как Вы считаете, для чего в рассказе «У святого Валента» появляется «праведник» (Людомирский), который фарисействует (он не может прикасаться к мощам, однако как будто не замечает того безумия, которое творится вокруг)? Что касается «Пана Аполека», то хотелось бы добавить уточнение. Как видится, здесь дело не просто в том, что натурщики непозволительно низки по статусу. В конце концов, первый христианский святой — разбойник, христианская агиография полна изначально «сомнительных» персонажей — блудниц, мытарей, неверующих и т. д. Пан Аполек превращает иконопись исключительно в дело, приносящее заработок, а также придаёт ликам черты реальных людей для того, чтобы эти иконы-портреты больше понравились заказчикам, — и вот в этом безусловная греховность его занятий. Если бы он использовал таких натурщиков по другим причинам, это едва ли было бы априори нечестивым делом.
    3. Насколько семантически окрашено словосочетание «пять с крестом»? Если посмотреть только НКРЯ (ruscorpora), это общеупотребительное обозначение оценки 5+ в дореволюционных учебных заведениях, привычное для нас словосочетание «пять с плюсом» встречается, но довольно редко. Что касается фамилии Пятницкого, то с точки зрения происхождения она, скорее всего, связана с именем Параскевы Пятницы, во имя которой освящали храмы.
    4. Не могли бы Вы объяснить, почему гусь в «Моём первом гусе» метонимически связан со старухой?
    5. Можно ли, на Ваш взгляд, увидеть в договоре с отцом в том же рассказе аллюзию на библейские события?
    Простите за обилие вопросов, но было бы действительно интересно узнать на них ответ. Спасибо!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Спасибо за ряд интересных вопросов!
      1. В "Первой любви" рассказчик пытается придумать собственные объяснения невозможности заниматься сексом с Галиной? Какие? Этот Ваш тезис я не совсем понял.
      При этом я думаю, что в "Первой любви" рассказчик (особенно "рассказываемое Я") действительно может не осознавать всех запрещающих сил, действующих на него как на ребенка и как на еврея. Это запрет/невозможность: рассказчику - иметь настоящую близость с Галиной (помимо одного-единственного поцелуя в губы); отцу рассказчика (которому рассказчик сочувствует) - получить помощь от офицера (помимо спасения от Власова); рассказчику - слишком активно икать, чтобы не потревожить приютивших его людей. Эти запреты никак не связаны каузально, но связаны по эквивалентности и по результату: они в итоге накапливаются и прорываются в икоте и болезни рассказчика (который сбрасывает с себя оковы приличий и "не испытывает больше стыда"). Эта физиологическая, дорациональная реакция на чрезмерно тяжелый груз запретов, действительно, может трактоваться в том смысле, что герой-ребенок-"рассказываемое Я" не вполне отдает себе отчет в совокупности обрушившихся на него запретов.
      2. Согласен и благодарен за комментарий по "Пану Аполеку". Что касается "У святого Валента", я не уверен, что поведение Людомирского - это фарисейство, то есть лицемерие. Он ведет себя, как ему, религиозному человеку, положено ("человеку простого звания не дозволено касаться святыни"), даже когда вокруг творится бедлам. Нет свидетельств, по-моему, что он не замечает того безумия, которое творится вокруг. Наоборот: "Следы разрушения казались мне невелики. Но не так думал пан Людомирский", - говорит рассказчик, Лютов.
      Что касается вопроса, "для чего" появляется Людомирский, то этот вопрос можно трактовать очень по-разному ("для чего" в рамках замысла произведения?). С точки зрения психологии персонажа - думается, для того, чтобы остановить святотатство либо пасть жертвой святотатцев. В итоге, ему удалось первое.
      3. Отдельное спасибо за вопрос про "пять с крестом". Возможно, разница в заданных параметрах поиска, но у меня «пять с крестом» (простой поиск по целой фразе) дает 5 документов, 6 вхождений, с 1880х по 1930е гг. И «пять с плюсом» в этот период встречается даже вдвое чаще, 11 раз (до 1930х годов: после пять с плюсом вовсе вытеснит пять с крестом). Так что у Бабеля кресты – это не автоматизм языка, а осознанный выбор автора. Но должен ли этот выбор коннотировать именно христианство или просто "дореволюционность"? Вопрос открытый.
      Этимология Пятницкого - конечно, согласен. Кстати, как пишет Елена Погорельская, этот Пятницкий - реальная фигура, инспектор народных училищ. Так что, может быть, фамилия и не задумывалась как знак, отсылающий к христианству. https://lechaim.ru/ARHIV/246/pogorelskaya.htm#_ftnref13
      4. Связан, потому что это старухин гусь: по принципу смежности. Но и метафорически тоже связан, по принципу сходства: совершено насилие над гусем, а "желает повеситься" от этого старуха.
      5. Договор с отцом, вероятно, имеется в виду в "Истории моей голубятни"? может быть; тогда получается, что сюжет рассказа в том, что из-за погромщиков-христиан перестает работать договор с отцом (="Ветхий завет"). В рассказе, насыщенном мотивами иудаизма и христианства, где тематизирована сама возможность интерпретировать новое через старое (так успех на экзамене интерпретируется через сюжет с Давидом и Голиафом), такая интерпретация выглядит убедительной.

      Удалить

Отправить комментарий

Самые популярные записи в блоге